Форум » Slash-переводы » TIER » Ответить
TIER
lindemannia: TIER Автор: Jefferson Рейтинг: NC-17 Пэйринг: Кристоф/Тиль Предупреждения: Слэш, жестокость, насилие и т.д. ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ: Не знаю, не владею, не получаю выгоды. Люди реальны, события вымышлены. Ставший зверем Забывает, как больно - быть человеком. Д-р Джонсон Не помню, когда тур-менеджер впервые решил, что мы должны экономить, но это явно был черный день. Началось все с мотелей, да, с одноэтажных мотелей с почасовой оплатой, и закончилось тем, что эти скупые ублюдки называют «соседями по комнате». Коллективный стон эхом отразился в пространстве автобуса. Вот что значит вместе по жизни – границы моего сознания размываются, и я уже не знаю, где кончаются мои мысли и начинаются соображения одногруппников. Особенно Пауля. Будучи запертым в узком пространстве с двумя картонными сооружениями, которые менеджмент пытался выдать за кровати, я не могу сделать и двух шагов, не натолкнувшись на какой-либо признак его присутствия. В данный момент это музыка. Он повсюду таскает с собой свой дерьмовый плейер с наушниками, в которых звучит это омерзительное диско. Снова и снова. - За что мне это? – Я со стоном закрываюсь подушкой. - Что именно? – Рассеянно переспрашивает Пауль. Мой невнятный ответ теряется в подушке, но он все равно догадливо фыркает. - Музыка? Отвратительна, да? - Невыносима. – Я зарываюсь глубже. Пустота в желудке подсказывает, что пойти поискать еды будет не самой плохой идеей. - Я знаю, что плохо. – Пауль звякает чем-то у меня над головой. Его гнусавый голос весьма подходит к идиотской стрижке, которой он нас всех с недавних пор просто убивает. – Но так мы осознаем, насколько мы сами хороши, правда? Ну, конечно. Я хорош, Флаке, Олли, все мы хороши, и, в редких случаях Рихард может быть по-настоящему хорошим. Но как насчет музыки? Какова она? Сильные ударные партии, отдельные неплохие гитарные соло и идиотский рычащий вокал. И людям нравится все это дерьмо. И даже тексты – тексты, от которых я краснею – их они тоже любят. Наш звуковик подумал, что я спятил, когда сказал ему, что мне не нужна вокальная партия в своих наушниках, мне хватит гитар и баса. Не хочу слышать все это дерьмо, особенно, когда я вынужден помнить все эти биты. Я вообще не понимаю, как Тиль может стоять на сцене и петь эту мерзость. Не понимаю, как другие это слушают. А что еще хуже, он сам придумывает все это безумие, жестокость и извращения. И все считают, что это нормально, не испытывая ни капли страха. Я беспокоюсь за них так же, как и за Тиля. Никого из нас, конечно, нормальным назвать нельзя, но где проходит грань между эксцентричностью и…злом? Откуда мы знаем, когда перейдем ее? Откуда мы знаем, что уже не сделали этого? Даже говоря по телефону, Пауль напевает ту же проклятую песню, кивая головой в знак согласия с невидимым собеседником. Потом, прикрыв трубку рукой, зовет меня: - Эй, Шнайдер, не хочешь поменяться номерами с Рихардом, чтобы мы с ним могли поработать над одним проблемным риффом? Я выцарапываюсь из слишком мягкого матраса и непонимающе моргаю. Он дает мне шанс, который я не могу упустить. Кивнув, сползаю с кровати. Мои сумки до сих пор не распакованы – переезд не составит труда. Возможно, мой новый сосед разделит мой энтузиазм насчет полноценной еды. Другая комната почти не отличается, только обстановка здесь зеркально отображена, потому что номер находится с другой стороны. На мгновение это сбивает меня с толку, и я застываю на пороге, разбираясь с обстановкой. Письменный стол слева, шкаф за дверью. Кровати? Справа. Между ними ровно столько места, чтобы можно было пройти. Свет угасающего дня окрашивает комнату в ржавый цвет. Почти как в аду. Конечно – окна на запад, это комната Тиля, я знаю это даже раньше, чем вижу его. Он в ванной. И бросаю свои сумки к изножью свободной от разбросанных газет кровати. - Словно для поджога, - бормочу я, оглядывая картину. За дверью раздается шум спускаемой воды и вытирающий руки Тиль выходит из крохотной уборной, как раз вовремя, чтобы услышать мои слова. - Вспомни о своих огненных палочках, - хмыкает он, протискиваясь мимо меня к своей кровати. Я уверен, что он толкнул меня не нарочно – он просто большой парень в маленькой комнате. – Кроме того – это не для поджога. Я растягиваюсь на кровати, скорее для того, чтобы уйти с его дороги, чем на самом деле расслабиться. Я достаточно высок, но рост – единственное, в чем я могу с ним соперничать. Когда я думаю о том количестве энергии и чистой силы, которая требуется для поддержания такого тела на воде, я чувствую себя очень и очень маленьким. Какова бы не была моя сила, рядом с ним она блекнет – и это тоже меня беспокоит. - Тогда для чего? – Я смотрю, как он проглядывает их одну за другой. Странно, но все эти газеты – местные. Должно быть, он набрал их по дороге в тех маленьких городках, где мы останавливались поесть, поспать и заправиться. То, что он интересуется местными новостями, удивляет меня едва ли не больше того, что он не собирается ничего поджигать. Особенно, когда перед ним такая удобная куча бумаги. Мне мешают пройти наши валяющиеся под ногами сумки, но я не собираюсь тратить на них время. - Я хочу поработать над стихами, - объясняет он, проворно перебирая толстыми пальцами листы. – Лучшие идеи можно вытащить из житейских историй. Приподнимаюсь на локтях, открыто наблюдая за тем, как он читает, сутулясь, словно старик. Как ни странно, в этих очках он производит безобидное и даже успокаивающее впечатление. Напоминает моего отца. - Но твои стихи…они так запутанны…. Я беспомощно останавливаюсь, не в силах подобрать слова. Он смеется. Теперь не только он похож на моего отца, но и я сам напоминаю себе маленького глупого ребенка. - Потому что они реальны, Кристоф. Реальность зачастую бывает сложнее выдумки. Посмотри сюда. Он протягивает мне газету через узкий проход между кроватями, придерживая пальцем за уголок нужной статьи. О нераскрытом до сих пор преступлении в частном колледже. Какие-то хулиганы ночью подбросили отрезанную лошадиную голову в багажник машины одной из учениц. Желудок судорожно сжимается и есть мне уже почти не хочется. Тиль удовлетворенно улыбается в ответ на мою реакцию. Садистский ублюдок. - Мерзость, да? Пойдем, поедим. Несмотря на свои габариты, он поднимается с постели одним быстрым и грациозным движением и мне остается только следовать за ним. Это тревожное откровение, как ни странно, принесло мне облегчение. Оно проливает свет на природу этих извращенных причудливых стихов, которыми и живет наша группа. От этого они не стали мне нравиться сильнее (никогда не любил шоковую терапию), но знание того, что это не продукт воображения Тиля странным образом успокаивает. Не могу поверить, что я так долго жил, не зная этого, не могу поверить, что настолько заблуждался в нем, считая его способным выдумать эти отвратительнейшие из этих историй. Если уж на то пошло, это делает его гением, и на мгновение я чувствую себя польщенным его присутствием. Он безукоризнен во всем, начиная от учтивого обращения к официантке и заканчивая тем, как он управляется с вилкой. Господи, в его присутствии я просто-напросто деревенщина! Подумав об этом, я уже не могу даже доверять ему – я стыжусь самого себя, и, чем больше я стараюсь скрыть это, тем очевиднее это становится. Снова в комнате – я уже почистил зубы, теперь его очередь. Красный отблеск заката исчез вместе с солнцем, и я придвигаюсь к лампе, перечитывая ту статью. - Ну и дерьмо…. Тиль выходит из ванной как раз вовремя, чтобы услышать эти слова - Почему это не дает тебе покоя? - спрашивает он, садясь на кровать – на мою кровать, и продавливая матрас своим весом. Меня невольно клонит в его сторону, и я подтягиваю колени к груди, чтобы уравновесить нас, но все бесполезно – он тяжелее. Он улыбается, глядя на мои попытки отодвинуться. Я пытаюсь сменить тему – если я хочу ночью выспаться, о таком лучше не думать. Недовольно ерзаю на кровати. - Чертов матрас! Ну почему мы должны торчать в этой вонючей дыре? Кажется, сработало. Тиль окидывает комнату любопытным взглядом, приподняв бровь и поджав губы. - Это единственный в округе мотель с звуконепроницаемыми стенами. Почему меня это так пугает? Из-за того, как близко ко мне он сидит или из-за спокойной молчаливой силы, горящей в глубине его ярких глаз? - А зачем нам звуконепроницаемые комнаты? – Загнанный в угол, я боюсь ответа, и поэтому мой голос падает до едва слышного шепота. Он улыбается, это должно меня успокоить, но пугает еще сильнее. Я не хочу находиться так близко к нему, но тут он произносит: - Пауль простужен – ты же не хочешь всю ночь наслаждаться переливами его храпа? Снова чувствую себя одураченным. Он наклоняется ближе, словно собираясь поделиться секретом или пошлым анекдотом, и я вежливо подаюсь к нему, но вместо этого он шипит: - Звуковик сказал, что ты не хочешь слышать мою партию в своих наушниках. Почему? Я резко откидываюсь – даже если идеи стихов не принадлежат ему, его больное чувство юмора все равно оставляет желать лучшего. Я скажу, я выскажу ему все, черт побери, здесь же звукоизоляция, и накопившийся во мне страх сводит меня с ума. - Я ненавижу твои стихи! Я ненавижу, как ты их поешь! Они отвратительны, я не могу их слушать… Он молчит. Он удивительно спокоен. Никогда не думал, что он может принять критику, поэтому за столько лет ни разу не говорил ему, насколько отвратительны мне его тексты. Я надеялся, что он, как ребенок, рано или поздно он перерастет этот этап и сможет принимать критику адекватно. Теперь я сам себе напоминаю ребенка, выкрикивающего неразборчивые проклятия от обиды. Он поднимается. - Почему? Я тоже вскакиваю, и теперь мы стоим лицом к лицу в узком проходе между кроватями. - Почему ты ненавидишь мои стихи? В его присутствии я сам себе кажусь вполовину меньше, словно мне приходится задирать голову до боли в шее, чтобы встретиться с ним взглядом. Я открываю рот, чтобы снова ляпнуть что-нибудь необдуманное, отрезав тем самым пути к отступлению, но меня коротко прерывают – Тиль хватает меня за подбородок, накрыв пол-лица одной растопыренной пятерней. Я в шоке – я не знаю, что мне делать, особенно, когда он сжимает руку и меня душит запах его кожи и антибактериального мыла. - Мои тексты наводят тебя на плохие мысли, Кристоф? – Рычит он, этой же рукой подтягивая меня ближе. Судорожно пытаясь вдохнуть, я вцепляюсь его за запястье и пытаюсь оттолкнуть его. Мысли судорожно мечутся в голове, пока я трачу оставшийся в легких кислород. Я знаю только одно – я страшно испуган и не могу поверить. Мои попытки только смешат его – я знаю, он собирается сломать мне челюсть. - И тебе нравятся эти плохие мысли, а, Кристоф? Он спятил, действительно спятил, я проклинаю сам себя за неосторожность. - Bück Dich? – Хмыкает он. – Тебе нравится, знаю. По твоим ударам. Сильным. Ритмичным. Воодушевленным. Я пытаюсь убедить себя в том, что это всего лишь плохой сон, этого не может быть на самом деле, но все бесполезно. Перед глазами начинают расплываться цветные пятна, а вместе с ними приходит тошнотворная уверенность в том, что я сейчас потеряю сознание. Меняю тактику в последней тщетной попытке вырваться, вцепляясь ногтями в его лицо. Опять смех. Он встряхивает меня и рывком прижимает к себе. Свободная рука обвивается вокруг моей талии, нащупывает задницу и притискивает крепче к….черт, у него стоит! Гребаного извращенца все это заводит! - Ты боишься, что тебе понравится, - Выдыхает он, потираясь об меня всем телом. Меня тошнит. - Это очень сильное чувство – тебе придется бороться с ним постоянно, иначе оно возьмет верх, и кем ты будешь потом? Он резко выпускает меня, нет, отталкивает и я падаю на лампу, хватая ртом воздух и машинально двигая ноющей челюстью из стороны в сторону. Он холодно усмехается. - Не мужчиной, это точно. Он сошел с ума, вот что точно. Я хватаюсь за край стола, чтобы не упасть, но, по его глазам вижу, что он еще не закончил. Не дожидаясь продолжения, я пытаюсь протиснуться мимо него и отойти подальше от кровати, но слишком поздно вспоминаю про свои сумки, все еще валяющиеся в узком пространстве. Споткнувшись, я теряю равновесие и медленно, словно в ночном кошмаре, падаю на пол, ударившись бедром и плечом. Мгновение мне не хочется шевелиться вообще – хочется свернуться и заснуть, чтобы утром убедиться в том, что это был всего лишь плохой сон. Не сработает – Тиль нависает надо мной, как чудовищный монстр, тени от лампы придают его лицу зловещее выражение. Он наклоняется ко мне и, хотя, я пытаюсь увернуться, запускает пальцы в мои волосы, сжимает кулак и резко вздергивает меня вверх. Я демонстративно вскрикиваю от боли, но притворяться уже нет смысла. Ситуация стремительно выходит из-под моего контроля, я должен сделать хоть что-нибудь, пока это еще возможно. Он швыряет меня на мою кровать, и я непроизвольно переворачиваюсь на спину, пока он не кинулся на меня, как хищник. Я упираюсь подошвами ботинок ему в грудь, отталкивая его, но он подается назад. Новый выпад – он ударяет меня затылком о стену. Мир вертится перед глазами, цвета набегают друг на друга и реальность меняется. В один жуткий момент он снова наваливается сверху – его вес вдавливает меня в матрас, когда он выдергивает подушку у меня из-под головы. Он отрывает полосу материи зубами, запихивает импровизированный кляп мне в рот и завязывает на затылке. Бездействующая часть моего мозга находит мрачный парадокс в том, что он делает – даже если я смогу закричать, меня никто не услышит. Мы в звуконепроницаемой комнате. В глазах щиплет – я, наверное, плачу, но, судя по спазмам в горле – я смеюсь, пока он срывает с меня одежду. Он груб, но обстоятелен – привычка, которую не изменить. Рубашки уже нет, брюки и трусы сдернуты до щиколоток, и теперь он буквально сдирает с меня ботинки. И я просто лежу, пялясь в пятнистый потолок, задыхаясь от рыданий и смеха. Да, от истерического смеха. Тиль раздвигает мои ноги, опускаясь между ними на колени, и я непонимающе смотрю, как он расстегивает джинсы. О, теперь я понял. Шутка уже не кажется смешной, когда чувствуешь тупую боль в голове и воздух, овевающий твое обнаженное тело. Я знаю, что он хочет сделать, что он делает, и, Господи, я просто лежу в ожидании этого! Нет. Я снова пытаюсь его оттолкнуть, но поздно – он уже между моих ног, его член прижимается к моему, и меня трахнут, прежде, чем я успею что-либо сделать. Но я пытаюсь - я толкаю его в грудь, царапаю лицо, извиваясь и корчась в попытках освободиться. Глухо выкрикиваю проклятия сквозь кляп, трачу в борьбе всю силу, но он слишком силен…тяжесть на моей груди угрожает меня раздавить. Больно. Хочется плакать. Вслед за новым приближением его кулака, в глазах темнеет. Когда я прихожу в себя, смысла бороться со слезами уже нет – я плачу, всхлипывая так громко, что могу задохнуться в промежутке между двумя всхлипами. Тиль уже не улыбается – он рычит, словно дикий зверь, прижимая мои руки к постели. Слова не нужны – достаточно его расширенных зрачков. Не сопротивляйся. Сдавайся. Спой чертову песню. Без особых усилий он просовывает руку между моих ног и грубо вталкивает в меня один палец. Вскрикнув сквозь кляп, я откидываюсь назад, ударившись затылком о стену. Даже пульсирующая боль в голове не может отвлечь меня от того, что он делает – второй палец, третий. Я зажмуриваюсь, стараясь подавить крик. Слишком быстро, без смазки – он же знает, что я чертов девственник, но сейчас я должен понять, что ему все равно. Ему плевать, что мне больно, на самом деле, он хочет сделать мне больно. Наверняка, однажды он напишет об этом песню. Убирает пальцы и разводит ноги еще шире, поднимая их вверх, разрывая меня надвое. Мой подбородок задран вверх, обнажая шею, и он пользуется этим, впиваясь мне в горло, массируя тонкую кожу, посасывая, облизывая, и, наконец, кусая. Его зубы скользят по коже и впиваются в тот самый момент, когда он втискивается в меня. Как я могу не кричать? Непроизвольно распахнув глаза, я вижу его надо мной. Его жаркое липкое дыхание обжигает мое окровавленное лицо. Он снова улыбается, я ненавижу не его стихи, я ненавижу его. Знакомый мне Тиль уступил место первобытному существу, и я ненавижу его за это. Он хотел знать, почему? Вот почему! За способность наслаждаться чужими страданиями. Для каждого, кого заводят его стихи, есть тот, кто за это расплачивается. Кто-то вроде меня. Хочу закрыть глаза, но он велит мне смотреть на него, пока он меня трахает – он хочет, чтобы я его ненавидел. У меня вырываются жалобные стоны, когда он находит свой ритм – быстрые, грубые, безжалостные толчки вжимают меня в матрас все дальше, пока я не упираюсь головой в стену. Боль отходит на второй план, заглушенная его напряженными рыками. Забавно – он словно поет одну из своих песен. Он обращается ко мне своим взглядом – почти молит меня принять это. Но для этого не обязательно просто лежать и терпеть. Поэтому я сосредотачиваюсь: на моем дыхании, на его дыхании и даже на боли. Это лучше исступленной мольбы в его глазах, ослепляющую агонию я предпочитаю бессмысленному бреду невысказанных слов. Он хочет, чтобы я смирился. Чтобы оставил все позади. Чтобы забыл, что я мужчина. Хватит с меня боли – к его удивлению я вздергиваю бедра ему навстречу, насаживаясь глубже. В ту же секунду это обжигает, рвет внутренности до самых глубин. Но этого мало – я обхватываю ногами его талию, заталкивая его внутрь. Я хочу, чтобы он разорвал меня надвое – чтобы он убил меня. Как я смогу жить после такого? Зрение затуманивается от слез, и я закрываю глаза, разжимаю кулаки, отпуская тонкую ткань простыней. Пальцы ноют, но сейчас мне плевать на это, главное – Тиль и его безумная песня, поэтому я обвиваю руками его плечи, рву ногтями кожу. Испускаю беспомощный стон, когда он набирает темп, терзая зубами мое горло. Но и этого недостаточно, по-прежнему недостаточно. Я ничего не соображаю. Есть только Тиль и боль, боль и Тиль. Пальцы скользят по его коже. Капли пота прожигают насквозь. Изнутри? Изнутри он медленно рвет меня надвое. И я ему в этом помогаю. Я рвусь навстречу ему, как ножу, разрезающему все мое тело. Оргазм настигает меня в тот же миг, дробя привычный мир на миллионы безнадежно потерянных осколков. Я даже не понял, когда успел возбудиться. Он кончает вслед за мной, заполняя мои разорванные внутренности, и падает сверху, пригвождая к постели, но мне уже все равно. Мы дышим тяжело, словно два уставших пса. Когда он вынимает, я хнычу, как девчонка. Он стоит надо мной, разглядывая мое истерзанное тело на смятых простынях. Потом, наклонившись, аккуратно развязывает и вытягивает мокрый от слюны и крови кляп. Поддерживает за плечи, помогая сесть. Подушки и стена забрызганы моей кровью – я притрагиваюсь к затылку, но не смотрю на свои липкие пальцы. Между ног? Не хочу знать. Я только смотрю на него, умоляюще бормоча: - Я мертв, да? Усмехнувшись, он стаскивает покрывало со своей кровати и укутывает меня. - Может быть. Думаю, не совсем. – Шепчет он, подняв меня на руки, как младенца. Морщась, я закрываю глаза, безвольно уронив голову ему на грудь. - А что еще осталось? Кряхтя от усилий, он пытается справиться с дверью. Я не могу помочь, руки не слушаются. - Тебе решать. - Куда ты меня тащишь? - В больницу. Поколебавшись секунду, я осторожно качаю головой. - Нет. Я не хочу. Конец
Ответов - 0
полная версия страницы